Везде
Изобретая Корнуолл: региональная автономия в раннестюартовской Англии
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Изобретая Корнуолл: региональная автономия в раннестюартовской Англии
Аннотация
Код статьи
S013038640022416-5-1
DOI
10.31857/S013038640022416-5
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Хоменкова Виктория Юрьевна 
Аффилиация: Санкт-Петербургский государственный университет
Адрес: Российская Федерация, Санкт-Петербург
Выпуск
Выпуск 5
Страницы
21-33
Аннотация

Корнуолл – географически изолированный регион, расположенный на одноименном полуострове на юго-западе Британии. В период раннего Нового времени он представлял собой один из ярких примеров территориальной и этнокультурной автономии, обладавшей неопределенным статусом и специфическими привилегиями, что способствовало сохранению и воспроизводству здесь правовой и культурной самобытности. Подобные автономии являлись важным инструментом для поддержания устойчивости монархии и в целом всей системы потестарных отношений. Как правило, конструирование автономий и связанных с ними региональных идентичностей проводилось на разном уровне, в том числе и в интеллектуальной среде, что было выражено в создании так называемых локально-ориентированных нарративов. Цель данной статьи – анализ рефлексии современников о статусе Корнуолла в составе британской композитарной монархии; рассматривается спектр идентичностей, которые были тесно связаны со статусом данной автономии. В качестве основного источника избран один из многочисленных локально ориентированных обзоров – трактат Ричарда Керью «Описание Корнуолла», который до настоящего момента практически не исследовался в контексте становления региональных идентичностей. В данном тексте конкретное локальное сообщество Корнуолла представлено в качестве проекции макрокосма Британии. Керью предлагает собственную корнуолло-ориентированную версию этногенетического мифа, согласно которой заселение Британских островов начинается с побережья Корнуолла, что делает его «ключом» ко всей английской истории. Реконструируются нарративные стратегии включения Корнуолла в английское политическое и культурное пространство, которые, с одной стороны, были направлены на преодоление внутренней разнородности территориального государства, а с другой – подчеркивали его статус как уникального сообщества с собственной региональной спецификой и ареалом местных идентичностей.

Ключевые слова
Корнуолл, антикварии, композитарная монархия, автономия, Тюдоры, Стюарты, Британия, раннее Новое время, региональная идентичность
Классификатор
Получено
13.07.2022
Дата публикации
17.11.2022
Всего подписок
11
Всего просмотров
420
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
970 руб. / 16.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2022 год
Преимущества сервисов
4365 руб. / 87.0 SU
1 Корнуолл – этнокультурный регион на юго-западе Британии, расположенный на одноименном скалистом полуострове, находящемся практически в полной изоляции благодаря естественным водным барьерам (река Теймар отделяет его от графства Девон). Основу местного населения еще в доримский период составляли бриттские племена, которым вплоть до IX в. удавалось в целом успешно противостоять активным процессам германизации, сохранять локальную культурную и правовую специфику, а также собственный язык, родственный валлийскому и бретонскому. Впоследствии Корнуолл все же оказался в орбите влияния королевства Англии в статусе феодального графства, формально инкорпорированного в английскую монархию. Тем не менее на протяжении многих веков его фактический статус в королевстве оставался неопределенным, что способствовало сохранению и воспроизводству правовой и культурной самобытности, которая (ре)актуализируется в современном Корнуолле и приводит к активной ревитализации местных идентичностей. Аналогичные процессы сегодня характерны и для других кельтских регионов, включая Шотландию, Ирландию, Уэльс и французскую Бретань, однако их зарождение и интенсификация в ходе деволюции (которая на данный момент так и не была полноценно реализована на территории Корнуолла) датируются несколько более ранним периодом.
2 Вопрос об особой корнуолльской этнокультурной и территориальной идентичности, обусловленный проблемой интеграции Корнуолла в состав английской монархии и его последующей англизацией, остается в историографии остро дискуссионным. Так, Б. Дикон назвал историю Корнуолла «настоящим полем битвы»1, где сталкиваются две противоборствующие силы, так называемые «корноскептики» и «корноцентристы». К «корноскептикам» можно отнести, например, Дж. Чайновета, который категорически отвергает то, что он называет «теорией корнуолльской самобытности», восходящей к идее «инаковости», обусловленной корнуолльским языком, ставшим «иконизированным» символом данной самобытности2. Вслед за Джоном Тревизой, который еще в XIV в. писал, что «Корнуолл – это Энгелонде»3, Чайновет утверждает, что он был в целом интегрирован в правовое пространство и систему управления тюдоровской Англии и, таким образом, мало чем отличался от любого другого графства4.
1. Deacon B. Cornwall: A Concise History. Cardiff, 2007. P. 5.

2. Stoyle M. Tudor Cornwall // The English Historical Review. 2004. Vol. 119. Iss. 48. P. 135.

3. Цит. по: Armstrong D. Mapping Malory’s Morte: The (Physical) Place and (Narrative) Space of Cornwall // Mappimg Malory. Regional identities and national geographies in Le Morte Darthur (Arthurian and Courtly Cultures) / eds D. Armstrong, K. Hodges. New York, 2014. P. 34.

4. Chynoweth J. Tudor Cornwall. Stroud, 2002. P. 31.
3 С иным мнением выступают такие исследователи, как А.Л. Роуз5, Ф. Пейтон6, а также М. Стойл, утверждающий, что «обостренное ощущение самобытности всегда характеризовало жителей Корнуолла»7. Несмотря на то что Корнуолл первым из всех кельтских периферийных регионов оказался в зоне политического влияния Англии и, соответственно, наиболее сильно подвергся процессам аккультурации, на протяжении более десяти веков там сохранялась внутренне признанная особая корнуолльская этническая идентичность. Тем не менее на сегодняшний день корнуолльская этническая идентичность по-прежнему остается непризнанной внешне, в отличие, например, от валлийской или шотландской. Как правило, считается, что она сливается с идентичностью «индустриальной»8 (условно ее можно обозначить как территориальная/региональная) и, таким образом, является объектом внешней легитимации. Данный способ легитимации, в свою очередь, в настоящий момент не может быть реализован в силу того, что остается доминирующим «проанглийское» восприятие корнуолльской идентичности в ее территориальном измерении, где Корнуолл все еще представляется не более чем обычным графством9.
5. Rowse A. Tudor Cornwall: Portrait of a Society. London, 1941.

6. Payton P. Cornwall: A History. Exeter, 2017.

7. Stoyle M. The Dissidence of Despair: Rebellion and Identity in Early Modern Cornwall // Journal of British Studies. 1999. Vol. 38. № 4. P. 424.

8. Husk K., Williams M. The Legitimation of Ethnicity: The Case of the Cornish // Studies in Ethnicity and Nationalism. 2012. № 12(2). P. 249–267; Deacon B. Industrial Celts: Making the modern Cornish identity, 1750–1870. Cornwall, 2018.

9. Harris R. Locating identity and ethnicity in Cornish civil society. PhD diss. Exeter, 2016. P. 11.
4 Неопределенным остается также и статус герцогства Корнуолл. Формально с 1337 г., т.е. с момента официального появления герцогства, титул герцога Корнуолльского был зарезервирован для наследника престола. С одной стороны, подобный факт может служить индикатором полного поглощения территории и инкорпорации ее в единое тело английской монархии. С другой стороны, так называемые «корноцентристы», например Ф. Пейтон, апеллируют к тому, что учреждение герцогства Корнуолл тесно связало его с Англией, но при этом дало возможность сохранить определенную степень автономии10. С их точки зрения, с преобразованием Корнуолла в коронное владение герцог становился владельцем данной территории, что автоматически выводило его из-под юрисдикции короля, превращая в полуавтономную территорию с неопределенным статусом11.
10. Payton P. Op. cit. P. 7.

11. Kirhope J. The Duchy of Cornwall - A Feudal Remnant? An Examination of the origin, evolution and present status of the Duchy of Cornwall: PhD diss. Plymouth, 2013. P. 17.
5 Так или иначе, можно с уверенностью сказать, что к началу раннего Нового времени периоду Корнуолл действительно представлял собой территориальную автономию, совпадавшую с автономией этнокультурной, благодаря чему обладал некоторыми привилегиями, в том числе и особой администрацией12. Подобные свободы были широко распространены в Англии и, как правило, характеризовались достаточной степенью «независимости», выраженной через специфическую систему правосудия. Таким образом, полицентричность королевской власти обуславливала вариативность способов взаимодействия различных систем управления, что способствовало развитию в свободе собственной политической культуры, вокруг которой выкристаллизовывались местные идентичности13.
12. Паламарчук А.А., Федоров С.Е. Конструируя средневековые территориальные автономии: реальность и дискурсы раннего нового времени // Диалог с временем. 2021. № 75. С. 396.

13. Holford M., Stringer K. Border Liberties and Loyalties North-East England, c. 1200 – c. 1400. Edinburgh, 2010. P. 6.
6 Подобная схема в тюдоровскую и раннестюартовскую эпохи становилась необходимым инструментом для поддержания устойчивости монархии, подкрепляемой представлением о полиэтничности британского ландшафта, объединенного под эгидой тюдоровского династического мифа. Конструирование и осмысление таких автономий происходило на разных уровнях, в том числе и в интеллектуальной сфере в рамках так называемого антикварного дискурса. На страницах локально ориентированных нарративов отражалась рефлексия современников о статусе локальных сообществ и связанных с ними идентичностях14. Далее более подробно будут рассмотрены такого рода тексты, посвященные Корнуоллу.
14. Паламарчук А.А., Федоров С.Е. Указ. соч. С. 399.
7 Как известно, период, обозначенный Ф.С. Фасснером как историческая революция15, был ознаменован последовательной сменой историописательной парадигмы. Средневековая темпоральность, лежавшая в основе хроникального типа историописания, постепенно трансформировалась под влиянием концепции анахронизма, пришедшей на смену традиционному христианскому универсализму16. Следствием этого стало изобретение новых историописательных методов, отмеченных, прежде всего, в трудах английских антиквариев. При этом в интеллектуальном поле раннего Нового времени по-прежнему сохранялись рудименты средневекового мировоззрения, в рамках которых «реальность» разворачивалась исключительно как замысел Божий, недоступный для человеческого восприятия17.
15. Fussner F. The Historical Revolution, English Historical Thought and Writing, 1580–1640. London, 2010. P. 11.

16. Levy F. Tudor Historical Thought. San Marino, 1967. P. 10.

17. Паламарчук А.А., Федоров С.Е., Терентьева Е.А. Рождение национального историописания в Англии и Франции. СПб., 2021. С. 29.
8 Подобные трансформации можно условно обозначить как маркеры зарождения национального историописания в условиях складывания так называемой раннемодерной британской нации. Данный процесс, проходивший под эгидой сразу двух разнонаправленных дискурсов – универсалистского и партикуляристского, требовал поиска новых форм реализации и осмысления коллективных идентичностей, связанных с различными региональными общностями, в том числе и обособленными территориально18. В рамках раннемодерного интеллектуального пространства потребность в осмыслении подобных идентичностей реализуется в создании локально ориентированных нарративов.
18. Паламарчук А.А., Федоров С.Е. Указ. соч. С. 395.
9 Отличительной чертой данных сочинений является то, что локус вытесняет хронос с позиции главенствующего принципа организации нарративной структуры текста, вследствие чего развивается новый жанр историописания – хорография. Она становится нарративным воплощением картографического образа, выраженного не только в географическом, но и в хронологическом измерении, точки соприкосновения которых конструируют целостный образ пространства.
10 Впервые слово «хорография» для обозначения особого жанра, основанного на описании местности, было использовано Клавдием Птолемеем, определившим его как сочетание истории и географии, стремящееся скорее к искусству, нежели к точному описанию земли в целом19. Под влиянием гуманистической традиции данный жанр актуализируется в XV в. в Италии в трудах Флавио Бьондо «Рим Торжествующий»20 и «Воссозданный Рим»21. В Англии его распространение было обусловлено прежде всего антикварным дискурсом, в рамках которого он претерпел определенные трансформации и помимо сочетания географических и исторических сведений стал также включать в себя данные археологии, права, обычаи – т.е. все то, что могло быть успешно использовано для всестороннего описания местности22.
19. Moffit J. Medieval Mappaemundi and Ptolemy's Chorographia // Gesta. 1993. Vol. 32. № 1. P. 63.

20. Biondo F. Rome in Triumph / trans. by F. Muecke. Vol. 1. Cambridge, 2016.

21. Бьондо Ф. Воссозданный Рим. М., 2020.

22. Helgerson R. The Land Speaks: Cartography, Chrography, and Subversion in Renaissance England // Representations. 1986. № 16. P. 70.
11 Значение данного жанра с точки зрения поиска новых форм коллективных идентификаций можно определить через специфическую трансформацию представлений о лояльности, связанных с территориальным мышлением. Если раньше историю представляли как последовательность правлений монархов, а картографические изображения местности обязательно сопровождались королевскими инсигниями, символизировавшими принадлежность данной территории, то уже к XVII столетию земля практически полностью вытесняет регальные символы и занимает, таким образом, доминирующее положение не только в антикварных текстах, но и, очевидно, в структурах мышления23. Поэтому если для средневекового хрониста быть верным Англии означало быть верным династии, то для хорографа Англию представляли прежде всего Корнуолл, Девон, Уорикшир, Лондон и другие графства, города, земли и поселки. Подобная трансформация приводила к актуализации новых форм коллективных идентификаций, способствовавших групповой консолидации в рамках локальных сообществ.
23. Ibid. P. 59.
12 С другой стороны, в «малых» хорографических обзорах воспроизводились, как правило, те же образцы, что и в масштабных «общебританских» хорографиях, которые были направлены прежде всего на формирование целостного образа территории, необходимого для ревокации прав Тюдоров в условиях династического строительства. Следовательно, в локальных описаниях продолжал фигурировать образ некоего «целого», частью которого являлся данный локус, что позволяло авторам успешно маневрировать между микро- и макроуровнями, создавая тем самым различные вариации идентичности.
13 В целом подобные нарративы были ориентированы прежде всего на трансляцию образа пространства той части аудитории, которая была непосредственно связана с данной территорией. Более того, сами авторы являлись, как правило, частью того локального сообщества, образ которого конструировался и разворачивался на страницах их трактатов24. Целеполагание автора в данном случае определялось через интеллектуальный механизм дифференциации, т.е. отличения «себя» и «своего пространства» от «иного», который легитимировал само существование местности и делал ее достойной описания. Таким образом, в локально ориентированных сочинениях происходило изобретение и фиксация тех различий, которые делали «возможным» Корнуолл, Девон, Уорикшир и другие территориальные образования. «Разворачивая» перед читателем пространство автономии, авторы делали повествование чрезвычайно детализированным. Важно отметить, что частное в «локальных» нарративах всегда оставалось органической частью большого британского макрокосма. «Локальные» по своей тематике тексты не только не противоречили, но и во многом даже дополняли такие масштабные тексты, как, например, сочинения Уильяма Кемдена25 или Майкла Дрейтона26. Таким образом, те территориальные идентичности, которые конструировались на страницах локальных обзоров в контексте партикуляристского дискурса, в рамках универсалистского оказывались встроены в единое «британское тело», где их вариативность нивелировалась уже новой формой идентификации – протонациональной.
24. Levy F. Op. cit. P. 167.

25. Camden W. Britannia: sive Florentissimorum Regnorum, Angliae, Scotiae, Hiberniae, et Insularum Adiacentium ex intima antiquitate chorographica descriptio. London, 1586.

26. Drayton M. Poly-Olbion. London, 1612.
14 Самым известным подобным топографическим описанием Корнуолла стал трактат Ричарда Керью «Описание Корнуолла»27, опубликованный впервые в 1602 г. в Лондоне. Автор данного текста родился в одной из самых знатных корнуолльских семей и практически все свое время проводил вдали от Лондона. Считается, что на своего «младшего коллегу» значительное влияние оказал Уильям Кемден и даже часть «Британии», посвященная Корнуоллу, может рассматриваться как порождение их совместного творчества28. Что касается политической деятельности Ричарда Керью, то она также всегда была непосредственно связана с его родным графством. Благодаря разветвленной сети социальных связей он несколько лет занимал место в палате общин, будучи представителем сразу двух корнуолльских округов. Однако бóльшую часть жизни он оставался далек от двора, предпочитая проводить время в путешествиях по Корнуоллу, что впоследствии нашло отражение в его «Описании Корнуолла». Данный текст долгое время оставался в тени более масштабных хорографических описаний, поэтому на сегодняшний день нет работы, которая всецело была бы посвящена анализу данного трактата. Несмотря на это, сам трактат многократно переиздавался. На настоящий момент последнее издание работы Керью датируется 2004 г.29 Сам текст «Описания Корнуолла» в издании 1602 г. занимает 318 страниц и состоит из двух книг, разделенных по тематическому принципу. Трактат написан на английском языке, однако включает в себя многочисленные цитирования на латыни, а также вставки на корнском и греческом языках.
27. Carew R. The Survey of Cornwall. London, 1602.

28. The History of Parliament: The House of Commons 1558–1603. Vol. 1. Cambridge, 1981. P. 542.

29. Carew R. The Survey of Cornwall / eds J. Chynoweth, N. Orme, A. Walsham. Exeter, 2004.
15 Структурно «Описание Корнуолла» воспроизводит ту повествовательную модель, которая лежит в основе структуры «Британии» Кемдена. Она предполагает наличие двух смысловых частей, где в первой представлена панорама локальных сообществ, разворачивающаяся в контексте топографического описания, а во второй воссоздается своеобразная вертикаль, выражающая специфику общности в ее территориальном воплощении30. В первой книге Керью описывает Корнуолл извне, наблюдая за ним с «высоты птичьего полета». Здесь Корнуолл предстает монолитным и целостным, географически изолированным от окружающего пространства. Керью пишет: «Природа оттеснила Корнуолл в самую дальнюю часть королевства и окружила его океаном, сделав полуостровом на острове, так что жители находят лишь один выход по суше»31. Существенная часть первого обзора посвящена той природной, культурной и социальной реальности, которая постоянно воспроизводится и воссоздает тем самым жизненное пространство. Керью осознает, что тот образ, который он конструирует в своем трактате, не является «вечной, неизменной сущностью». Корнуолл для него существует в исторической динамике, поэтому, как говорит сам автор, его описание на момент публикации трактата уже может не соответствовать реальному состоянию графства (с. 1).
30. Федоров С.Е. «Британская» история Уильяма Кэмдена // История. Электронный научно-образовательный журнал. 2016. Т. 7. Вып. 2. URL: >>>> (дата обращения: 23.10.2021).

31. Carew R. The Survey of Cornwall and An Epistle Concerning the Excellencies of the English Tongue. London. 1769. P. 4. Далее ссылки на сочинение Керью даются в тексте.
16 Таким образом, в первой книге в центре повествования Керью оказывается сама земля и те ее составляющие (например, традиционно добывавшееся в Корнуолле олово), которые обеспечивают процветание региона и объединяют его жителей. Так, например, он пишет: «Почему мы ищем по углам мелкие товары, когда единственный рудник корнуолльского олова приносит нашей стране столько пользы …ведь благодаря ему жители получают богатство, торговцы – работу, а все королевство – славу» (с. 9). Кроме того, Керью строит свое сочинение таким образом, что за каждым описанием природного объекта следует оценка его материальной ценности, обусловленной, прежде всего, хозяйственной деятельностью местного населения. Корнуолл здесь наполнен обезличенной массой земледельцев, шахтеров и рыбаков, которые культивируют ландшафт, наделяя его смысловым содержанием.
17 Данный подход не только направлен на воспроизводство географического пространства, социальных связей и генеалогий знатного сообщества, но также вписывает в данный контекст повседневные практики и обычаи, составляющие ежедневную жизнь «рядового корнуолльца»32. Несмотря на то что житель Корнуолла не персонифицирован, Керью наделяет его голосом, который слышен в описании фольклора рыбаков или обычая сбора трав. Так, автор формирует представление о воображаемом сообществе, обладающим общими традициями и разделяющим данные практики.
32. Badcoe T. Richard Carew and the Matters of the Littoral // Ground-Work: English Renaissance Literature and Soil Science / ed. H. Eklund. Pittsburgh, 2017. P. 65.
18 Следуя жанровым особенностям хорографии, Керью вплетает в пространственное измерение исторический компонент, определяющий последовательность фактов и событий, которые обуславливают существование Корнуолла уже в хронологическом измерении. Он прослеживает эволюцию институтов королевской власти, существовавших с Коринея до Эдуарда VI, провозглашая ее континуитет от первого завоевателя данной территории до нынешнего герцога, обладающего здесь «королевской юрисдикцией и правами короны» (с. 40). Включение подобного элемента хроникального историописания с привлечением истории потестарных институтов свидетельствует о восприятии автором королевской власти как организующего начала, призванного вписать Корнуолл в общий английский контекст.
19 При этом в характерной для елизаветинской эпохи модели мышления, сочетающей в себе идеи микро- и макрокосма, Керью успешно «маневрирует» между особой корнуолльской землей и общеанглийским ландшафтом таким образом, что маленький пруд в его родном имении оказывается аллюзией на целый океан, омывающий британские берега. Он постоянно перемещается между локальным и глобальным уровнями, встраивая Корнуолл в систему международных торговых связей, а также апеллируя к различным правовым документам, например, к королевским статутам и хартиям (хартия короля Эдуарда I или статуты Елизаветы) (с. 18, 55), которые имели непосредственное влияние на внутреннюю жизнь местного сообщества. Так, например, он пишет: «Бог наделил недра этого маленького уголка земли таким богатством, что оно протекает через всю Англию, орошает христианский мир и растекается по всему свету» (с. 9). Хотя в начале книги Керью конструирует образ абсолютно обособленного графства, изоляция которого обусловлена прежде всего географически, сама форма организации нарратива, сплетающая описание внутреннего устройства с миром извне, делает Корнуолл частью общего английского ландшафта, позволяя одновременно подчеркнуть региональную специфику.
20 Во второй части трактата превалирует пространственно-территориальное измерение, наполненное информацией о природных объектах, местной знати, церковных памятниках и языке. Тем не менее Керью «разворачивает» пространство в несколько иной конфигурации. На этот раз Корнуолл изображается изнутри, что позволяет читателю совершать ментальное путешествие, передвигаясь вслед за автором от одной административной единицы к другой. В качестве первичной подобной структуры выступает сотня. Так, он пишет: «С моей точки зрения, я буду легко путешествовать с места на место… принимая сотни в качестве проводников, пока я не завершу это утомительное путешествие» (с. 98). Керью последовательно проходит через всю территорию Корнуолла от самой северной до самой южной точки. Можно предположить, что данный маршрут действительно мог существовать и скорее всего был опробован им лично.
21 В начале второй части Керью предвосхищает содержание книги в целом: «Сначала я сообщу то, что узнал о корнуолльцах и Корнуолле в общем, после чего перейду к отдельным местам и личностям, наиболее заслуживающим внимания, а также к памятным событиям, которые происходили здесь как в самые ранние, так и в более поздние годы» (с. 97). Под общим описанием Корнуолла и корнуолльцев он, очевидно, подразумевает последовательность событий, которые определяют положение общины в конкретный исторический период. В подобном прочтении историю Корнуолла он начинает уже не с Коринея, а с восстания западных бриттов и, соответственно, с завоеваний Цезаря, как бы проводя черту между гальфридианской мифологической традицией и непосредственно «историческим» методом, характерным для антикварного дискурса. Так, в данном случае он апеллирует к сочинению Страбона, поскольку, как он сам пишет, это «самый ранний период, к которому могут привести его поиски» (с. 97). Таким образом, в хронологическом измерении Корнуолл «начинает существовать» только с момента документации здесь римского присутствия, несмотря на то что сам Керью утверждает, что на тот момент он уже был давно заселен западными бриттами (с. 3). При этом финальной точкой в его историческом обзоре становится восстание корнуолльцев 1549 г., после чего изложение сводится исключительно к современности.
22 Во второй книге «Описания Корнуолла» история частная, воплощенная в образах знатных и благородных семейств, существует параллельно с историей монархической. Зачастую рассказ о местных лордах соседствует с династической историей английских королей и герцогов корнуолльских от самого Артура вплоть до королевы Елизаветы. При этом данный континуитет, указывающий на зримое присутствие королевской власти, конструирует непосредственную связь короны с данной территорией. Более того, генеалогические вставки также обладают территориальной локализацией, что призвано прежде всего вывести на первый план конкретный фрагмент территории, сделав его знать неотъемлемой частью и лишив, таким образом, их прерогативного права собственности как на конкретную землю, так и на страну в целом.
23 Еще один риторический прием, к которому прибегает Керью и который, вероятно, был им заимствован у Кемдена, заключается в напластовании двух временных срезов, что позволяло ему успешно сочетать легендарное прошлое с привычным читателю настоящим. «Создавая», таким образом, территорию, существующую одновременно в нескольких временных позициях и вместе с тем «вне» времени в принципе, Керью убеждает свою аудиторию в стабильности их собственного мира. В тексте встречаются сюжеты, отдаленность которых от даты публикации трактата не превышает 10 лет, а учитывая то, что сам текст создавался на протяжении достаточно длительного периода времени, автор описывает современную ему реальность, в том числе и локальные сюжеты, участником которых он был лично и которые имели особое значение в рамках конкретного локального сообщества. В то же время параллельно с ними существуют сюжеты из легендарного прошлого Корнуолла, самым показательным примером которого может считаться легенда о короле Артуре, игравшая важную роль в местных идентитарных процессах.
24 Все это в совокупности с первой частью, где конструировалась повседневная корнуолльская реальность, позволяло читателю воспринимать этот образ с большим чувством сопричастности и создавало ощущение реальности данной общности. Одновременно данный образ разворачивался ретроспективно, освещая прошлое, где находились его истоки, интерпретированные автором преимущественно как локально ориентированные. Одной из таких «изобретенных традиций» можно считать предлагаемую Керью корнуоллоориентированную версию гальфридианского мифа33 о заселении Британии, согласно которой его начало было связано непосредственно с побережьем Корнуолла (с. 3).
33. Гальфридианский миф – устоявшееся в исторической науке обозначение описания родства британских народов через генеалогию потомков Брута – Локрина, Камбра и Альбанакта. Данная легенда обретает повторную актуальность в тюдоро-стюартовский период в связи кельтскими корнями обеих династий.
25 Вопросы этногенеза и связанного с ним этногенетического мифа, сочетаемые со сферой топонимики и ономастики, представляют собой один из основных компонентов, необходимых для определения того, что сам Ричард Керью и его читатели могли понимать под словом «Корнуолл». Как известно, в XVI–XVII вв. английские интеллектуалы были буквально одержимы топонимикой, поскольку подлинным объектом их интереса была историческая и этнокультурная реальность, за топонимами стоящая; как следствие, топографические описания в итоге выходили за рамки действительных пространственных категорий34. Используя технику номинации, т.е. последовательного перечисления топонимов и их интерпретации, Керью рассматривает Корнуолл как результат длительного социокультурного развития данной местности.
34. Robinson B. Elizabethan Society and Its Named Places // Geographical Review. 1973. Vol. 63. № 3. P. 323.
26 Прослеживая этимологию топонима Корнуолл, Керью апеллирует сначала к хронистам, связывавшим его с легендарным героем-эпонимом Коринеем, игравшим на локальном уровне ту же роль, что и Брут для всей Британии, а затем к римским авторам, возводившим его название к обозначению Cornu Galliae. Сам Керью придерживается мнения, что наименование Корнуолла «происходит из соединения латинских слов Cornu Walliae, условно переводящихся как “валлийский рог”» (с. 3), прослеживая, таким образом, связь между Корнуоллом и Уэльсом, в отдаленных регионах которых бритты были вынуждены скрываться от завоевателей саксов. Он пишет, что саксы использовали слово «welshmen» в значении «чужак» для обозначения как раз той части бриттского населения, которая смогла скрыться на территории этих двух регионов и оказалась в изоляции, что, возможно, и помогло им сохранить своеобразие, в том числе и этническое, впоследствии реализовавшееся уже в виде особой формы региональной идентичности (с. 3).
27 Тем не менее больший интерес с точки зрения конструирования конкретного локуса и связанных с ним идентичностей представляет традиционная рефлексия об истории заселения Британии, восходящая к гальфридианскому мифу. Долгое время она оставалась единственной общепринятой формулой объяснения британского этногенеза, базирующейся на классическом мифе, который возводил происхождение легендарного героя-эпонима, в данном случае Брута, к троянскому циклу. Впервые данная история фигурировала в сочинении «История бриттов»35 Ненния, однако изобретение традиции, к которой непосредственно позднее апеллировало подавляющее большинство авторов, искавших исходную точку британской истории, связано с именем Гальфрида Монмутского и его «Историей королей Британии».
35. Ненний. История бриттов // Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. М., 1984. С. 172.
28 Гальфридианская идея постоянно циркулировала и многократно воспроизводилась в многочисленных текстах на протяжении XII–XIV вв., оставаясь при этой основной версией событий ранней истории Британии. Впоследствии она слилась с тюдоровским династическим мифом, что позволило новой династии инструментализировать свое валлийское происхождение, возведя его к первому завоевателю Британии. При первых Стюартах, однако, наблюдается как отказ от слепой веры в гальфридианский миф, так и его новые интерпретации, обусловленные возникновением композитарной монархии.
29 Основа для скептического отношения к истории Гальфрида была заложена еще в сочинении Полидора Вергилия. Он одним из первых отказался от бездоказательного использования легенды о Бруте, апеллируя к ее «невероятности», а также к тому факту, что римское прошлое могло играть более важную роль в актуальной для него имперской парадигме, чем более древнее происхождение, пусть и восходящее к самой Трое36. Тем не менее от образа Брута полностью так и не отказались, поскольку уничтожение его и его потомков оставляло бы в истории пустоту, которую на тот момент пока нечем было заполнить. Хорографы XVI в. – Джон Лиланд и Уильям Ламбард – продолжали защищать и воспроизводить историю Гальфрида, хоть и с известной долей скептицизма, подтверждая династический миф Тюдоров. При этом на локальном уровне, прежде всего в сочинениях валлийских авторов, легенды о Бруте, а также об Артуре, которые неразрывно следовали друг за другом в сочинении Гальфрида, была заметна более последовательная приверженность старым традициям, обусловленная своеобразным локальным патриотизмом.
36. Polydore V. Anglica Historia (1555 version): a hypertext critical edition / ed. D. Sutton. Irvine, 2009. P. 19.
30 Особенностью интерпретации данного мифа в «Обзоре Корнуолла» Керью является его корнуоллоориентированное прочтение классической версии легенды о заселении Британии. В трактате традиционно фигурируют две личности – Брут, впоследствии основатель династии бриттских королей, а также Кориней, кузен Брута, высадившийся непосредственно в Корнуолле, где и произошла его знаменитая битва с великаном Гогмагогом. Так, Керью пишет, что именно Кориней, кузен Брута, стал первым завоевателем этого острова. В истории Гальфрида Кориней также фигурирует как товарищ Брута по оружию, который успешно сражается с гигантом, после чего обретает землю Корнуолла, становясь для нее эпонимом, а также родоначальником династии легендарных правителей. «Добычей, дарованной Коринею за этот подвиг, был Корнуолл» (с. 3).
31 Сама структура данного мифа остается у Керью неизменной. Он все еще придерживается версии, согласно которой Кориней действительно высадился на территории Корнуолла, где и произошла его знаменитая битва с великаном. При этом Керью не вдается в подробности завоевания Британии, акцентируя внимание исключительно на Корнуолле. Так что перед нами разворачивается классическая история, где герой сражается со злой сверхъестественной силой, после чего «получает в награду землю за доблесть». Керью пишет: «Можно предположить, что Кориней получил в награду место, где он доказал собственную ценность» (с. 3). Таким образом, Гогмагог выступает не просто как абстрактная сила, противостоящая главному герою, а как государь (prince) данной территории, победив которого, Кориней получает землю в дар.
32 В интерпретации Ричарда Керью наиболее интересной представляется географическая привязка легенды о заселении Британии. Он пишет, что знаменитая битва Коринея с Гогмагогом произошла именно в Плимуте, и добавляет: «Также говорят, что местом, где первоначально высадился Брут, был Тотнес в Корнуолле, поэтому битва между Коринеем и Гогмагогом состоялась здесь, а не где-либо еще». Он приходит к выводу, что провинцией, дарованной Коринею, также был именно Корнуолл (хотя при Стюартах Тотнес формально относился к графству Девон). Исходя из этого, он делает предположение, что девонцы и корнуолльцы, в отличие от представителей других графств, унаследовали особый воинский дух, обусловленный, прежде всего, их происхождением, восходящим непосредственно к великому воину Коринею (с. 3).
33 В то же время большое распространение имела версия высадки Брута и его кузена в Дувре, что, например, было изложено в хронике Рафаэля Холиншеда37. Тем не менее корнуоллоориентированная версия гальфридианского мифа также уже встречалась до этого в поэме Эдмунда Спенсера38 и в описании Плимута Уильяма Кемдена, в то время как версия с Тотнесом восходила корнями к оригинальной истории Гальфрида Монмутского, который писал, что, «плывя с попутными ветрами к обетованному острову, он пристал, наконец, к Тотонскому побережью»39.
37. Holinshed R. The Chronicles of England, Scotland and Ireland. Vol. 1. London, 1807.

38. Spenser's Faerie queene. A poem in six books with the fragment Mutabilitie / ed. J. Thomas. London, 1895.

39. Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина / под. ред. А.Д. Михайлова. М., 1984. С. 17.
34 Предположительно представление, что именно Плимут стал местом высадки и сражения, было основано на местной традиции. Возможно, Энтони, откуда происходил сам Керью, находился недалеко от Плимута, что может свидетельствовать о том, что он действительно был знаком с устными преданиями, которыми он дополнительно подтверждал свои умозаключения. Так или иначе, достоверное место высадки Брута не было известно никому, и интерпретация Керью, связывающая троянскую легенду о завоевании Британии с побережьем Тотнеса и Плимута, входящих сегодня в состав графства Девон, очевидно, должна была связать данный этногенетический миф непосредственно с Корнуоллом (т.е. с «Западными землями», так как Керью фактически не делал различий между Корнуоллом и Девоном). Это позволило ему начинать отсчет истории Британии именно с корнуолльского побережья, таким образом, наделив данную территорию особым символическим значением. Жители «Западных земель» обрели у него уникальную родословную, восходящую к великому герою-воину Коринею, что выделяло их среди жителей других графств. В то же время его версия заселения Британии не только повышала значимость Корнуолла по сравнению с другими британскими территориями, но и делала его частью общебританского целого. Тем самым он становился своеобразным эпицентром, отправной точкой истории всего острова.
35 В том, что касается корнского языка как одного из маркеров корнуолльской этнической идентичности, Керью акцентирует внимание, во-первых, на различии словоупотребления и практики номинации в разных частях Корнуолла (так, например, в западной части язык сохранился в более чистом виде, так как в меньшей степени подвергся англизации), а во-вторых, на связи данного языка с валлийским, обусловленной общностью их происхождения. Он пишет: «Как корнуолльские имена имеют сходство с валлийскими, так и сами языки имеют один источник и отличаются только как диалекты» (с. 56). Подобная интерпретация свидетельствует о понимании автором специфической связи между корнуолльцами и валлийцами, восходящей корнями к общему бриттскому прошлому. Тем не менее он признает, что корнуолльский язык пережил существенное влияние английского и на момент написания трактата уже практически исчез, так как «большинство жителей не знали корнуолльского языка, но лишь немногие не умели изъясняться на английском» (с. 57). Несмотря на это, он утверждает, что при встрече с англичанином корнуоллец ответит на своем языке и не станет говорить на саксонском. Таким образом, Керью действительно проводит черту между англичанами, имевшими, соответственно, англо-саксонское происхождение, и корнуолльцами, восходящими к бриттскому населению древней Британии. Одновременно он отмечает и существенное влияние, которое английский язык и, следовательно, сами англичане оказали на корнуолльцев, благодаря чему они оказались более «цивилизованными» (можно считать англизироваными), чем, например, далекие ирландцы (с. 57).
36 В целом Корнуолл в трактате Ричарда Керью предстает как полуавтономный регион, тщательно вписанный в общеанглийский контекст. Для него, как и для большинства авторов локально ориентированных нарративов, большое значение имеют местные обычаи, повседневные практики и традиции, существующие в неразрывной связи с деятельностью местных корпораций. Все это в совокупности формирует микрокосм локального сообщества, представляющий проекцию целой Британии, т.е. общего британского макрокосма. Основанием корнуолльской идентичности выступают те местные особенности, которые выгодно выделяют его на фоне остальных английских графств и других территорий Британии, составляющих единый полиэтничный организм. Благодаря корнуоллоориентированному прочтению гальфридианского мифа, игравшего важную роль в тюдоровской пропаганде в условиях активного династического строительства, именно Корнуолл помещается в эпицентр британской истории, становясь ключом к последующему заселению остальной части острова. Таким образом, от самого Коринея вплоть до Елизаветы I прослеживается континуитет институтов королевской власти – организующего принципа, благодаря которому Корнуолл и становится неотъемлемой частью Британии. Акцентируя внимание на знатном сообществе как на наиболее англизированной части населения, а также на влиянии английского языка на корнуолльский, постулируется включение Корнуолла в английское политическое и культурное пространство. Все эти особенности нарратива были направлены на преодоление внутренней разнородности территориального государства и конструирование единой протонациональной идентичности.

Библиография

1. Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина / под. ред. А.Д. Михайлова. М., 1984.

2. Бьондо Ф. Воссозданный Рим. М., 2020.

3. Ненний. История бриттов // Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. М., 1984. С. 173–193.

4. Паламарчук А.А., Федоров С.Е. Конструируя средневековые территориальные автономии: реальность и дискурсы раннего нового времени // Диалог с временем. 2021. №75. С. 394–402.

5. Паламарчук А.А., Федоров С.Е., Терентьева Е.А. Рождение национального историописания в Англии и Франции. СПб., 2021.

6. Федоров С.Е. «Британская» история Уильяма Кэмдена // История. Электронный научно-образовательный журнал. 2016. Т. 7. Вып. 2. URL:  https://history.jes.su/s207987840001396-4-1/ (дата обращения: 23.10.2021).

7. Armstrong D. Mapping Malory’s Morte: The (Physical) Place and (Narrative) Space of Cornwall // Mappimg Malory. Regional Identities and National Geographies in Le Morte Darthur (Arthurian and Courtly Cultures) / eds D. Armstrong, K. Hodges. New York, 2014. P. 19–44.

8. Badcoe T. Richard Carew and the Matters of the Littoral // Ground-Work: English Renaissance Literature and Soil Science / ed. H. Eklund. Pittsburgh, 2017. P. 64–95.

9. Biondo F. Rome in Triumph / trans. by F. Muecke. Vol. 1. Cambridge, 2016.

10. Camden W. Britannia: sive Florentissimorum Regnorum, Angliae, Scotiae, Hiberniae, et Insularum Adiacentium ex intima antiquitate chorographica descriptio. London, 1586.

11. Carew R. The Survey of Cornwall. London, 1602.

12. Carew R. The Survey of Cornwall and an Epistle Concerning the Excellencies of the English Tongue. London, 1769.

13. Carew R. The Survey of Cornwall / eds J. Chynoweth, N. Orme, A. Walsham. Exeter, 2004.

14. Chynoweth J. Tudor Cornwall. Stroud, 2002.

15. Deacon B. Cornwall: A Concise History. Cardiff, 2007.

16. Deacon B. Industrial Celts: Making the modern Cornish identity, 1750–1870. Cornwall, 2018.

17. Drayton M. Poly-Olbion. London, 1612.

18. Fussner F. The Historical Revolution, English Historical Thought and Writing, 1580–1640. London, 2010.

19. Harris R. Locating identity and ethnicity in Cornish civil society. PhD diss. Exeter, 2016.

20. Holinshed R. The Chronicles of England, Scotland and Ireland. Vol. 1. London, 1807.

21. Husk K., Williams M. The Legitimation of Ethnicity: The Case of the Cornish // Studies in Ethnicity and Nationalism. 2012. № 12(2). P. 249–267.

22. Helgerson R. The Land Speaks: Cartography, Chorography, and Subversion in Renaissance England // Representations. 1986. №16. P. 50–85.

23. Holford M., Stringer K. Border Liberties and Loyalties North-East England, c. 1200 – c. 1400. Edinburgh, 2010.

24. Kirhope J. The Duchy of Cornwall – A Feudal Remnant? An Examination of the Origin, evolution and present status of the Duchy of Cornwall: PhD diss. Plymouth, 2013.

25. Levy F. Tudor Historical Thought. San Marino, 1967.

26. Moffit J. Medieval Mappaemundi and Ptolemy's Chorographia // Gesta. 1993. Vol. 32. №1. P. 59–68.

27. Payton P. Cornwall: A History. Exeter, 2017.

28. Polydore V. Anglica Historia (1555 version): a hypertext critical edition / ed. D. Sutton. Irvine, 2009.

29. Robinson B. Elizabethan Society and Its Named Places // Geographical Review. 1973. Vol. 63. № 3. P. 322–333.

30. Rowse A. Tudor Cornwall: Portrait of a Society. London, 1941.

31. Spenser's Faerie queene. A poem in six books with the fragment Mutabilitie / ed. J. Thomas. London, 1895.

32. Stoyle M. The Dissidence of Despair: Rebellion and Identity in Early Modern Cornwall // Journal of British Studies. 1999. Vol. 38. № 4. P. 423–444.

33. Stoyle M. Tudor Cornwall // The English Historical Review. 2004. Vol. 119. Iss. 48. P. 135–136.

34. The History of Parliament: The House of Commons 1558–1603 / ed. P. Hasler. Vol. 3. Cambridge, 1981.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести